Проценко П. Г.
Цветочница Марфа: Документальная повесть.
М.: Русский путь, 2002.
Эта книга - о судьбе крестьянки Марфы, вырастившей семерых
детей, осужденной по вздорному обвинению и погибшей в сталинском
концлагере - как раз в то время, когда ее сыновья сражались
и умирали на фронтах Великой Отечественной.
В последние годы самым популярным направлением исторической
литературы стало исследование форм "обыденной жизни".
Многие издательства предлагают целые серии сочинений по "истории
повседневности". Труд Павла Проценко вписывается в ряд
подобных произведений. Обратившись к личным архивам и устным
свидетельствам, он останавливается на внутренней жизни крестьянской
семьи в двадцатые-тридцатые годы прошлого, двадцатого столетия.
Его интересуют как внешняя канва событий, так и динамика народного
самосознания в трагическую пору "сплошной коллективизации".
Среди героев книги - простые крестьяне, колхозная элита, мелкие
функционеры. В одной из глав описывается судьба прокурора
Голубченко, отправившего Марфу на верную смерть. Палач, санкционировавший
аресты и пытки невинных людей, тупо служил государству. При
этом он не был исчадием ада, и даже оставил по себе хорошую
память у тех, кто работал с ним в вегетарианскую послесталинскую
эпоху. Не случайно в создающемся сейчас заводском музее Ногинского
хлебокомбината одно из почетных мест отводится бывшему прокурору.
Таковы парадоксы нашего времени: разговоры о возвращении исторической
памяти плавно перетекли к заботе о сохранении советских традиций
в худших изводах.
Исследуя характерные черты поведения и особенности жизненных
стратегий сельских жителей, автор внимательно отслеживает
штрихи народного самосознания. Вот, например, муж Марфы видит
пьяного доносчика - упавшего в грязь в темном углу председателя
колхоза Архиреева. С трудом, но все-таки удается ему преодолеть
соблазн - желание убить стукача. Впрочем, после войны того
настигло нежданное возмездие - родная дочь выгнала папашу
на улицу.
Марфа долгое время была старостой храма, и, занимаясь изготовлением
искусственных цветов, украшала ими иконы. Делала она цветы
и всем желающим - кому на свадьбу, кому на похороны, а кому,
чтобы украсить в избе красный угол. Жила она, в общем-то,
тихо, стараясь не вступать в конфликты. Но в силу того, что
и в самые крутые годы она стремилась сохранять традиции и,
например, организовывала молебны во время полевой страды,
местные функционеры воспринимали ее как "диссидентку".
В этом с ними, судя по всему, соглашалось и большинство крестьян,
чьи жизненные интересы постепенно стягивались к единственной
заботе о хлебе насущном. К сожалению, эту ситуацию диссидентства
автор прописывает недостаточно ясно. Об этом приходится пожалеть,
ведь она чрезвычайно любопытна. В самом деле, в какой момент
человек традиции вдруг превращается в изгоя? И какая степень
"традиционности" при советской власти была допустима,
чтобы окончательно не выпасть из коллектива? Ведь и в колхоз
Марфа вступила, и трудодни худо-бедно зарабатывала, и лишних
слов старалась не говорить…
Главная вина героини повествования, и это явствует из доносов,
заключалась в ее церковности. Вплоть до ареста Марфе в качестве
церковного старосты удавалось сохранять от разграбления и
поругания два расположенных неподалеку храма. Храмы, правда,
оставались действующими только на бумаге, "служители
культа" были репрессированы, а новых священников не назначали.
И все-таки здесь иногда звучала молитва прихожан, теплилась
надежда на возрождение прихода.
Документальная повесть Проценко имеет не только богатый исторический,
но и художественный контекст. Невольно вспоминается солженицыновский
"Матренин двор", произведения "писателей-деревенщиков".
Книга написана легким, пластичным языком, оттеняемым вмонтированными
в основной текст слоганами новояза и выписками из документов.
По словам историка Евгения Рашковского, "Этот труд пробуждает
в нас чувство духовной сопричастности тем людям и событиям,
которые, казалось бы, безвозвратно ушли из мiра, но каким-то
непостижимым образом взаимодействуют с нами в контексте Вечности".
|