Прот. Валентин Дронов. Стихи 1970-х годов.

***

Это близкое сердцу родное, родное безумие –
Ожидание света и чудо Встречи
Нет, не танец, броженье и катарсис улиц,
Успокоить которые поздно и, видимо, нечем.

Это вдруг приподнявшая вспышка, нет, радость
Нет. Радость.

Это слезы потом и сказка падения
И я, нет забавное виденье плакать,
Нет, не слезы, не полдень, ни ночь.

Зажигается музыка, великое дело, искусство.
Ну, когда это кончится, глохнуть, не видеть.
Плоть.

Я всегда с Тобой, нет отсутствия,
Боже великий, слезы, родной Господь.

И забавно. Рассеялось. Что отчаянье?
Тоска о Боге? Считаю я. Таю.
О, великое дело. Лодка, Рыбы, сроки.
Ждать. Всё в мире
Тоска о Боге.

***

Ах, ложь мне сомкнула уста
Величием египетской кошки.
Всё время распинаю Христа
По маленькой ложке.

Потом отдаюсь жаре,
Тайной Твоей омыт.
Поэтому я Твой жрец,
Живой потомок зимы.

Владыка небесных кружец,
Грех на меня ложится.
Я жрец Твой, свидетель и лжец
Оставь мне серебряную лжицу.

***

Мой отец во мне. Со мной
От начала до конца…
Мой отец – волна волной:
Есть отец – нет отца.
Наше прошлое – вода.
Мой отец – скале прибой,
Налетающий сюда,
Бьющий время головой.
О неповторимый миф!
Ткань твоя во сне жива.
Мой отец – песку прилив,
Семенящий кружева.
Мой отец – грозе раскат,
Ливень, рухнувший на лес,
Баловать меня, ласкать
Хлынувшая хлябь небес.
Мой отец со мной. Во мне
Как спасительный псалом.
Мой отец – когда сомне-
ния
- рассветный
плеск
Веслом.

***

Как паутинка на траве,
как храмы на крови,
Как на столе седой завет,
Как на столбе – раввин.

Как где-то на ночь сказка,
Понятная и днем,
Как раны на висках, как
Стекло и след на нём,

Покорностью обвитый,
Мой стон столетья кренит
Укором и обидой,
Коверным на арене.

***

Когда меж звездами водят надфили,
Пылают молнии. Сердце полное.
Когда зарницы мигают в Латвии,
То оттого лишь, что где-то молнии.

А между ливнями, как между кознями
Нисходит радугой одна улика.
Тогда за всеми своими поздними
На всех органах играет Рига.

И катит на берег, слоясь до белого,
Не позволяя к Успенью вывести
Клочки волнения во что-то целое
И успевает казаться милостью.

А между Латвией и далью берега
Ни в дождь, ни в солнце не хватит крика,
Тогда за страждущих и пьющих перекись
На всех органах играет Рига.

Что кто-то, радуясь, билет опустит,
Не в ту базилику случайно купленный,
Ответит фугами не залп акустик,
А пенье в дырочках, набитых пулями.

А между фугами химерой выкрика
По спинкам стульев дробится фига,
Тогда навстречу своим энцикликам
На всех органах играет Рига.

***

Где-то между без пятнадцати и без
Десяти любого часа рвутся
Грядовые силуэты в дымный лес
Моего дневного безрассудства.

Тяжелы у них на спинах рюкзаки
И приклады их двуствольных ружей,
Ищут в ярости горячей тайный скит,
Не находят и устало кружат.

Мой единственный оплот – тот горний скит
Среди всех обителей рассудка
Где-то между непомерностью тоски
И лукавой недомерянною шуткой.

Распинаются в раскатах небеса,
Радуют ораторством искусным,
Их диктанты ухожу писать
Я в свою невидимую пустынь.

Крепок доблестью оплаканный устой,
Рукоположивший эту пустынь
Где-то между нашей близостью страстной
И разлукой нашей мясопустной…

Позабыть, как незаметен был мой путь
Знойным нескончаемым опольем,
Отвернуться и секундами вернуть
Нить часов в ушко её иголье

И бежать, бежать и резко падать ниц,
Подыматься и бежать, давясь от боли,
Где-то между перепутьем двух столиц
И святым владимирским опольем.

И сойти с ума, с пути в мой дымный лес.
… Рейс пятьсот какой-то по отбою
Самолетом перегонным влез
Где-то между мною и тобою,

Рвётся мозг, некрепкий и гнилой,
Чтоб однажды музыкой прорваться
Где-то между граммофонною иглой
И грозой её ревербираций.

***

Раньше солнца, когда еще только
расцветала вода,
Не могло же этого быть, но было, было…
И за первым порогом, у края,
где за сердце хватал
Белый ватовый свет в испарениях первого пыла….

После времени, только лишь сердце
перестало свербить
И зашлось до того, что Заветом
Его уж не гложет,
Когда бабушки наши не стали свои вербы кропить.
Это было, было, но быть,
но быть не могло же.